С рождения я был Всеволодом Левенштейном. До 1971 года, когда с ансамблем «Добрые молодцы», руководителем которого я был, мы отправились на концерты по Союзу. И сразу почти стало ясно, на первом же концерте в Астрахани, что Левенштейн рядом с «Добрыми молодцами» ну никак не канает! И я взял фамилию бездетного помполита Новгородцева с теплохода «Верхоянск», на котором когда-то ходил в море штурманом. А когда в 1975 году встал вопрос об отъезде из страны и на нашу семью Левенштейн пришло именное приглашение из Израиля, то фамилию я уже поменял. А моя жена Галочка поленилась и, хотя мы были в разводе, так и осталась Левенштейн. И я предложил ей: «Давай поженимся! Ты мне „свою“ фамилию — а я тебе приглашение на отъезд».

Одна из причин моей иммиграции — я хотел навсегда покинуть эту культуру, советскую. Она была неприятна мне, и я не хотел быть частью ее. С окружавшей меня советской действительностью я в свое время придумал бороться так: надевал кожаный плащ, заходил в троллейбус, проскальзывал в толпе, доставал из кармана книжку на английском языке, начинал ее читать и… советская жизнь растворялась. Я уходил в литературную действительность.

Ходил-ходил я в квестуру и познакомился в очереди с американцем, который работал при Ватикане в кинокомиссии. «Давай показывать русской диаспоре научно-популярные фильмы — у меня есть четыре, дублированные на русский», — предложил он. И подарил мне Библию. А потом литературу разную давал. Я читал и понимал, что картина мироздания, которую нам преподавали в советской школе, не только ошибочная и ложная, но еще и научно неверная. Первый фильм, что мы показали, был об устройстве красного кровяного тельца, функция которого — переносить кислород из легких ко всем клеткам организма. Поэтому эритроцит должен иметь максимально возможную поверхность. Ученым эта форма известна — двойной тороид. Когда эритроцит удалось рассмотреть в микроскоп, оказалось, что он имеет именно такую форму, что явно свидетельствует о высшем разумном замысле. Так я, читая книги и показывая фильмы, умом пришел к Богу. И попросил Джоэля меня окрестить. В протестантской церкви в центре Рима, в мраморной купели, с троекратным погружением он окрестил меня. Ангелы летали, я вам скажу честно…

И вот через неделю после крещения я в очередной раз прихожу в квестуру и попадаю к своему первому квестору. Он смотрит на меня рыбьим глазом, и я уже собрался уходить ни с чем, как он вдруг вспоминает меня, открывает ящик стола и в нем лежит одна только моя папка. Это было как фокус Игоря Кио! И через десять дней я уехал с семьей в Англию.

После крещения я стал обращать внимание на знаки. Например, в Италии у меня была любимая машина — «Фольксваген-жук». Я ее купил на барахолке у голландского студента. Уже в Англии на одном из семейных фото у машины я разглядел на номере своего «жука» две буквы: DJ. И понял: если силы такие меня привели и на эту работу поставили, то к ней нужно относиться серьезно и ответственно. Что я, в общем-то, все последующие годы и делал. То, что я попал на BBC, было моим «крестом», и я обязан был нести его.

Когда я пришел на BBC, моей начальницей первое время была англичанка Мэри Сэттингуотсон, которая настолько была утонченно воспитана, что не могла публично есть в столовой. Для нее было неприлично открывать рот для еды в присутствии посторонних людей, и она приносила еду из столовой на подносе в свою стеклянную дикторскую будку. Мне со своими молодежными шуточками объяснять аристократке, которой за пятьдесят, почему это смешно, было невозможно. «Это я уже вырезала. Это совершенно невозможно, в эфир не пойдет!» Я в неблагонадежных хулиганах ходил какое-то время: на BBC никого не интересовала идеология, но их беспокоила репутация. И тогда я принял другую стратегию: «на голубом глазу». Делал передачу, записывал ее и ставил на полку. Единственным моим «судьей» был напарник, работавший в ночную смену. На нем я проверял свои шутки. Если он не смеялся, я садился все переписывать.

Я десять лет ездил на гастроли с большим джаз-оркестром. Мы играли музыку, которая была понятна не всем. Первые ряды занимала, как правило, местная партийная и торговая аристократия. И мы играли им Каунта Бейси. И с тех пор я боюсь увидеть «стеклянный взор» зала, не понимающего тебя и искусство, которое ты несешь. Всю жизнь боялся этого эффекта и всегда хотел быть небезразличным аудитории. Эти же гастроли открыли мне, сколько в России несчастных людей, особенно девушек: до них ласка доходила мало и редко. И я хотел дать душевную поддержку своим слушателям.

В наших программах, как ни странно, даже в «Рок-посевах», музыка была лишь предлогом для наших совместных посиделок. Мы создавали такой климат общения, в котором я что-то рассказывал, по музыкальной канве, естественно, но на самом деле подтекста там было больше, чем текста. Философия у меня всегда была такая: вот я сижу здесь, мне с вами общаться хорошо, вы там меня слушаете и вам тоже должно быть весело, потому что я вас стараюсь развлечь и заставить подумать или еще что-то всеми своими силами.

Когда я пришел на BBC, моей начальницей первое время была англичанка Мэри Сэттингуотсон, которая настолько была утонченно воспитана, что не могла публично есть в столовой. Для нее было неприлично открывать рот для еды в присутствии посторонних людей, и она приносила еду из столовой на подносе в свою стеклянную дикторскую будку. Мне со своими молодежными шуточками объяснять аристократке, которой за пятьдесят, почему это смешно, было невозможно. «Это я уже вырезала. Это совершенно невозможно, в эфир не пойдет!» Я в неблагонадежных хулиганах ходил какое-то время: на BBC никого не интересовала идеология, но их беспокоила репутация. И тогда я принял другую стратегию: «на голубом глазу». Делал передачу, записывал ее и ставил на полку. Единственным моим «судьей» был напарник, работавший в ночную смену. На нем я проверял свои шутки. Если он не смеялся, я садился все переписывать.

Я десять лет ездил на гастроли с большим джаз-оркестром. Мы играли музыку, которая была понятна не всем. Первые ряды занимала, как правило, местная партийная и торговая аристократия. И мы играли им Каунта Бейси. И с тех пор я боюсь увидеть «стеклянный взор» зала, не понимающего тебя и искусство, которое ты несешь. Всю жизнь боялся этого эффекта и всегда хотел быть небезразличным аудитории. Эти же гастроли открыли мне, сколько в России несчастных людей, особенно девушек: до них ласка доходила мало и редко. И я хотел дать душевную поддержку своим слушателям.

В наших программах, как ни странно, даже в «Рок-посевах», музыка была лишь предлогом для наших совместных посиделок. Мы создавали такой климат общения, в котором я что-то рассказывал, по музыкальной канве, естественно, но на самом деле подтекста там было больше, чем текста. Философия у меня всегда была такая: вот я сижу здесь, мне с вами общаться хорошо, вы там меня слушаете и вам тоже должно быть весело, потому что я вас стараюсь развлечь и заставить подумать или еще что-то всеми своими силами.

В 1970-х годах на BBC практиковали так «политику свежей крови». Нужно было брать готовых журналистов, со знанием языка, с опытом и связями. Но в Советском Союзе тогда таких просто не было! Советские журналисты работали под колпаком у кэгэбэшников и ни на какое BBC идти не могли. Поэтому в Русскую службу брали всех, кого только могли найти и где могли. Врач у нас был, специалист по напряженному железобетону, составитель спортивного словаря и мастер спорта по прыжкам в высоту, бывший военно-морской офицер… Кто угодно, но только не журналисты.

Надо сказать, что до отъезда из Советского Союза у меня была некоторая проблема с друзьями. Потенциальный мой друг должен был иметь высшее образование, знать иностранный язык или интересоваться западной культурой, чтобы нам было о чем поговорить. И должен был не стучать в КГБ. И по одному из пунктов всегда был прокол. А потом я пришел на BBC, а там сидят все касатики: с высшим образованием, знанием английского языка, все проверены в английской секретной службе — дружи с кем хочешь!

Чтобы понять, по каким принципам работало BBC, расскажу такую историю. В 1967 году группа молодых диджеев в Англии засела на плавучем маяке. Они устроили радиостанцию, которая фигачила рок на всю на средних волнах. Это «Радио Кэролайн» смело все радиостанции: у них был миллион слушателей и столько же рекламы. BBC в то время было бастионом хорошего вкуса: дикторы говорили тщательно поставленными голосами и приходили на работу в галстуках. Руководитель Русской службы BBC Анатоль Гольдберг всегда появлялся в студии в твидовом костюме-тройке и бабочке, которую он всегда сам завязывал. И вот на таком чопорном аристократичном радио быстро поняли ситуацию, открыли свой молодежный канал и всех диджеев с плавучей станции взяли туда. Хулиганство — это необходимый элемент любого прогресса.

До шестнадцати лет не умел ругаться матом. Всегда уступал место в автобусе. Здоровался со всеми первым. Но в браке с англичанкой я вдруг почувствовал себя неотесанным хамом. Она меня корила, что в гостях за столом я говорю о себе, а надобно слушать. Что говорю на философские темы, а надо по существу. Да много еще чего… «Породу деньгами не перешибешь». Все можно купить, кроме воспитания и происхождения.

Есть классическое определение джентльмена, которое принадлежит Бернарду Шоу. Надо признать, оно полностью подходит ко мне: «Джентльмен — это человек, который умеет играть на саксофоне, но никогда этого не делает».

Для меня самое главное в человеке — внутренняя доброжелательность. В христианстве это то, что апостол Павел называл любовью. Если она есть, тогда все сразу становится на свои места и, как магнит, подведенный под бумагу, укладывает металлические опилки в ровные ряды. Я делю всех людей на «выкл» и «вкл». «Включенный человек» — это такой живой радиоприемник, который все время на связи с Всевышним.

Меня часто спрашивают, почему я ушел с BBC. Но послушайте — я 38 лет был в эфире! В конце концов, время мое закончилось. Для BBC я был «священной коровой», и меня не трогали: мою передачу держали до последнего. Пока я сам не понял, что время пришло.

Меня, как всякого стареющего человека, порой охватывают сомнения: «Не зря ли я прожил жизнь?» Я дело свое делал на совесть. «И чувства добрые я лирой пробуждал». Но на последнем этапе жизни человек находится наедине с самим собой. И не бояться одиночества — это достаточно серьезная задача, к которой надо готовиться долго. Я без уединения просто бы погиб. Для меня это подзарядка батарей.

Мне нравится повторять фразу, сказанную кем-то при встрече со мной: «То ли горец, то ли вампир — не стареет!» Никакого секрета нет, кроме образа жизни, который я веду. В молодости я практиковал систему голодания Николаева. Сегодня я вегетарианец, но очень нестрогий. Например, рыбу я ем. Я долго для себя искал границу: где остановиться? Что есть, а что нет? Потому что можно до такого дойти, что и перед морковкой извиняться за то, что ты ее съел. И потом — видимо, как работник радио — я вывел для себя границу: все, что не издает звука, я могу есть. Поэтому рыбу я могу себе позволить. Утро начинаю с холодного душа, много хожу, дышу чистым горным воздухом. Одна из веских причин, по которой я уехал из Лондона, в том, что это перенаселенный нервный город, в котором невозможно жить и дышать. Но англичане слишком хорошо воспитаны, поэтому они терпят и держатся.

Года за полтора до ухода со службы я начал рассматривать Европу со спутника. И обнаружил, что на греко-болгарской границе есть огромный зеленый лесной массив, километров двести в поперечнике. Нетронутый! Там есть местные дороги и крохотные деревеньки, но это малонаселенный район. А мне всегда хотелось на старости лет вернуться в мое пионерское детство: прийти в лес — а он ничей. В Европе такого больше нет. В Англии выезжаешь за город, и машину поставить негде — вся земля кому-то принадлежит. А тут: хочешь — костер жги, хочешь — удочку доставай. Мы с женой нашли глухую деревню на южной границе, но оказалось, что быт там застыл на отметке XVI или XVII века. И поняли, что нам там не жить. И чтобы не расстраивать жену, я снял номер в гостинице на озерах, в горах. И около нее мы гуляли по дороге и увидели дом, где продавались квартиры. И помечтали вслух: «Нам бы вон ту квартирку на самом верху с видом из окна на горы». Пошли смотреть. Оказалось, что хозяина дома зовут очень созвучно мне: Севдо. Балкон приглянувшейся нам квартиры выходит на Орфеевы скалы, согласно местной легенде Орфей спускался к Стиксу за Эвридикой именно по ним… Закончил я свою работу на ВВС в свой день рождения в июле 2015 года. И через всю Европу на нашем стареньком мерседесе мы поехали к новому месту жительства. К октябрю приехали…

Я родился в Ленинграде, школу оканчивал в Эстонии. Потом были Австрия, Италия, Англия, теперь Болгария… Такого места, куда бы я приехал и, вздохнув, сказал: «Ну, вот я и дома», — такого места нет. Мой дом там, где я живу. Сегодня это Родопские горы в Болгарии. Здесь честные люди и чистый воздух.