Я не уверен, что у меня вообще когда-то было четкое понимание поэзии. Подростком я был до наглости уверен в себе. Я был очень хорошо начитан для человека, родившегося Бог знает где, в Северной Ирландии. Ко времени, когда я начал писать стихи, подражая Томасу Элиоту, я уже прочел большое количество авторов ХХ века, английских и американских поэтов, разбирался во французской поэзии XIX века. Влияние прочитанного на меня было сильнее, чем я сам это осознавал.

Когда мне было 16 лет, я познакомился с будущим Нобелевским лауреатом по литературе, ирландским поэтом Шеймусом Хини. Он приехал в наш город, и нас познакомил мой учитель английского. Он представил меня ему, сказав: «Это Пол, он — редкая птица». (Смеется.) Позднее я выслал Шеймусу несколько своих стихотворений, и он опубликовал их в журнале, редактором которого был. Он продолжал помогать публиковать мои стихи, когда я был студентом Королевского университета в Белфасте, где он преподавал. Именно Шеймус помог мне попасть в мир литературы. Мне был 21 год, когда вышел в свет мой первый сборник стихотворений — это довольно нетривиально, скажу я вам. Сегодня я уверен, что если вам 18−20 лет, то есть большой шанс, что вы создадите что-то новое и интересное, потому что у вас есть невинность и некая невежественность. Вы — словно чистый лист.

Сегодня мне 67 лет, из которых лет 50 я пишу стихи. И, признаться, до сих пор не имею ни малейшего представления, каким будет мое следующее произведение. Не то чтобы у меня не было идей или опыта. Просто, когда ты умеешь что-то делать — ты делаешь так, как умеешь. А всякий раз хочется нового, чего ты сам от себя не ожидаешь. И в этом проблема.

Всё довольно обыденно на первый взгляд: уже давно у меня есть компьютер, на котором я набираю все тексты, а до этого была печатная машинка. Пером я не писал никогда! Как всё начинается? С какой-то фразы, идеи, образа, каких-то сочетаний слов… Пустой чистый лист на столе — это то, с чем каждый из нас сталкивается каждый день в той или иной форме. Один из моих кумиров, американский поэт Роберт Фрост, мой образец для подражания, писал, что вся поэзия — это разговор со всеми стихами, написанными ранее. Быть поэтом — значит быть открытым. Я уверен, что это не поэт пишет стихотворение, а оно приходит к нему и просит быть записанным. Только тогда это что-то стоящее, а не вымученное и созданное искусственно. Поэзия это то, что может изменить обыденный мир, заставить взглянуть нас на него другими глазами. Читая стихи, мы сразу попадаем на неизведанную территорию. Самое удивительное в искусстве — это его новизна и неожиданность, то, что нас заставляет остановиться и увидеть мир иначе, то, что нас шокирует. Каждое стихотворение — это способ создать что-то неповторимое и уникальное. И хотя в большинстве случаев удается родить нечто похожее на то, что уже было, но импульс должен быть именно таким: я создам новое. Опыт для поэта ничего не значит. Он даже может быть проблемой, ведь чем дольше вы работаете, тем больше впадаете в рутину. Это очень трудно — долго оставаться хорошим в чем-либо. В этом смысле все лучшие поэты — «новички». Когда ты думаешь, что ты уже классик — вероятно, ты уже мертв.

А я вот совсем не удивился! У меня есть замечательный многотомник «История современной американской поэзии». Эта книга вышла в начале 2000-х годов и на ее обложке — Боб Дилан. В литературных кругах принято и признано, что Боб — поэт в первую очередь. Ведь кто такой поэт? Это создатель, производитель. В Древней Греции речь шла о произведении поэм, и тех, кто это делал, назвали поэтами. Во всем мире мы связываем слово «литература» со словами «письмо», «текст». А что такое песня? Это текст, исполненный под музыкальный аккомпанемент. Вы, наверное, обращали внимание на то, что все гениальные стихи очень легко пропеть?

Не думаю, что кто-либо может предугадать такой поворот карьеры. Невозможно сесть за стол и написать книгу с прицелом на Нобеля. Сидеть и думать о будущих наградах — это ошибка и путь в никуда. Я не хочу отвергать факт радости от получения премий, но есть много замечательных поэтов, которые не получили признания. И это не делает их менее талантливыми. Сегодня даже придумали вручать альтернативную Нобелевскую премию по литературе тем, кто ее заслужил и не получил (Харуки Мурками, например).

Я продолжаю удивляться и радоваться каждый день тем новым стихам, что я читаю. Поэты, которые сами пишут стихи, согласятся со мной: бывает, читаешь стихотворение и можешь понять, как его писали, разгадать технологию. Есть такие, которые читаешь и не понимаешь, как это можно было создать: «Вау! Вот бы мне так!» Например, американская поэтесса Шэрон Уолдз в одном из своих стихотворений использовала название маленькой домашней птички для обозначения жертвы перестрелки с полицейскими. Это было очень смело, в то же время очень органично и поэтично. Творцу необходима возможность рисковать, постоянно преодолевать границы и риски.

Мне бы очень хотелось сказать вам утвердительно. Мой ответ должен быть «да», иначе зачем, спрашивается, я этим столько лет занимаюсь? Можно научить писать стихи в той степени, насколько вообще можно чему-то кого-то научить: играть на скрипке, рисовать картины или танцевать. Сейчас принято верить, что каждый из нас способен сделать, что угодно. Это чудесная идея, но она может завести человечество, мягко говоря, не туда. Мне, например, хотелось бы верить, что я могу играть на гитаре гениально — но так никогда не будет. Я пытался рисовать картину маслом — но я не стану никогда художником, потому что у меня нет таланта. Если нет таланта, то «научить» — можно, но «стать» — невозможно. Я могу научить вас писать стихи, но это не значит, что вы станете поэтессой уровня Анны Ахматовой.

Большую часть времени мы изучаем уже написанное за всю историю человечества. Ведь именно с имитации начинается обучение всему: так мы учимся есть вилкой, учимся ходить, играть на скрипке и писать стихи. Сегодня ко мне всё чаще приходят молодые люди, уже убежденные в том, что-то они много значат и умеют. Моя задача — для начала переубедить их в этом. Сказать, что незнание и чистота — это начало поэзии, и этому я учу своих студентов. Когда человек готов признать, что он всего лишь инструмент для стихотворения, которое придет к нему само, и он лишь медиум — тогда я могу считать, что сделал свое дело как наставник.

Я проработал в этом журнале 10 лет. Помню, в первый же день работы я сказал себе, что если выживу, читая столько стихотворений в день — мне уже ничего не страшно: я проживу долгую жизнь. В наш очень маленький по числу работников отдел поэзии приходило до 500 новых стихотворений в день! Совершенно жуткое количество, сбивающее с толку. С одной стороны хорошо: кажется, что все вокруг пишут стихи — вау! С другой, все эти авторы почему-то думают, что их творение нужно обязательно опубликовать на страницах The New Yorker’а. Если раньше, чтобы прислать в редакцию стихотворение, его надо было написать на бумаге, вложить в конверт, наклеить на него марку и отнести на почту… То сейчас всё просто: написал и тут же отправил по емейлу. Признаться, я пришел в редакцию журнала, думая, что я — открытый человек, доброжелательный к миру. Но оказалось, что это не так! (Смеется.) Оказалось, что поэты мне не очень интересны. Мне стали неинтересны имена авторов 500 стихотворений в день. Я взял за правило читать тексты стихотворений, а не имена их авторов. И в итоге, это не я выбирал стихи, а они выбирали меня.

Нет. В разных культурах процесс разнится, но общая тенденция такова, что год за годом поэзию читают все меньше. Мне хотелось верить, что интернет даст больше доступа к поэзии, а он увеличил доступ к интернет-магазинам. Количество книжных магазинов в мире стремительно уменьшается. А готовых торговать поэтическими сборниками — еще меньше: поэзия в лучшем случае занимает там 1−2 полки.

С другой стороны, когда я иду в кино на премьеру блокбастера и вижу в зале человек десять, столько же — вечером в нью-йоркском джаз-клубе. Когда я иду на спектакль в Метрополитен-оперу и неизменно вижу много пустых мест в зале, то понимаю, что 500 человек на поэтических чтениях — это нечто! Если из них хотя бы 100 покупают книги со стихами — то все не так страшно с поэзией. Но чаще все 500 пишут стихи, и только 10 из них покупают и читают поэзию других. Все изысканные формы искусства находятся сегодня под угрозой исчезновения. Несоизмеримо количество людей, которые ежедневно смотрят ТВ и несколько раз в год ходят в оперу.

С другой стороны, поэзия никогда и нигде не была массовым искусством. Хотя мы на Западе слышали, будто советские поэты собирали стадионы: Евтушенко, Рождественский… Но это зависит от того, как поэт забрасывает свои сети, чтобы поймать слушателя. Например, Леонарду Коэну и Полу Саймону (а я их считаю именно поэтами) удалось привлечь людей к своей поэзии через музыкальную карьеру. Мое личное мнение: лучший способ сделать поэта популярным — это запретить его. Не поймите меня неправильно, но запретный плод всегда был сладок и с поэзией это правило тоже работает.

У меня никогда не было такой задачи — изменить мир. Он и сам без моей помощи меняется каждую секунду. Иногда простые вещи меняют его совершенно случайно. Хорошая поэзия — это сгусток вдохновения для каждого читающего ее. «Нет слез у писателя — не заплачет и читатель», — кажется, это Роберт Фрост говорил. Если не верить, что поэзия меняет читателя, зачем ее писать? Есть те, кто скажет, что можно прожить и без искусства — ну, может, они без врачей проживут. Общество, в котором не уважают поэта и не уважают врача — на самом деле равно ущербному. Просто ущерб от отсутствия поэта и врача ощутим в разной степени.

Не думаю, что мы, поэты, можем заставить людей слушать нас. В мире, в котором мы сегодня живем, так много шума! Мы окружены таким количеством информации, вещей, звуков, что любому голосу трудно пробиться. Но мне хочется верить, что истинное всё же победит.