На базе «Беларусьфильма» есть «оскаровский» комитет, который состоит из местных кинодеятелей, прокатчиков, кинокритиков и продюсеров. Они посылают свою заявку в Лос-Анджелес, которая там получает или не получает одобрение. Беларусь так давно, кажется, с 1996 года, не посылала с заявкой на «Оскар» свои фильмы, что комитет распался. Шли разговоры, что пора бы снова самоорганизоваться, но, видимо, не было повода. А «Хрусталь» наконец сподвиг комитет на это. Но заявка — это только самое начало пути: надо выполнить несколько требований, в том числе выпустить фильм в национальный прокат. Потом в декабре Академия выберет из 70−80 фильмов десятку в long list, а через месяц — в short list, фильмы из которого будут бороться за статуэтку.

Это были очень долгие и отчаянные поиски, честно скажу. Потому что я искала не столько актрису — я искала личность. Молодую личность со своим мнением и претензией к миру. Сегодняшние молодые актрисы — они все такие чудесные, гибкие и воздушные. Смотришь на них и радуешься: «Ах, какое прекрасное поколение!» Я нашла неплохую молодую актрису и решила вытащить ее на одну вечеринку в Москве, чтобы показать ей атмосферу тех рейвовых вечеринок с ночи до утра, на которые мы ходили в молодости. Они, как правило, заканчиваются к 12 часам дня, и я назначила ей нашу встречу на 10 утра. Для нее это было таким открытием! Девушка эта была отличницей, вечерами училась, ночью спала дома, и она не представляла, что такое вообще бывает. А я искала актрису, которой какие-то моменты не нужно рассказывать — она сама их прожила, сама все понимает.

Всё случилось в самый последний момент. Я уже готова была начать съемки фильма без главной героини, потому что в глубине души верила, что найду именно ту актрису, что мне нужна. И вот за три недели до начала съемок у нас было все готово, мы ждали приезда оператора, а у меня не было главной героини. И я поняла: «Всё! Сейчас всё рухнет и ничего не будет. Мне некого снимать…»

И тут мне прислали видеовизитку Алины, в которой она предстала каким-то безумным чудаковатым персонажем, гораздо более безумным, чем она есть на самом деле. И столько в этом странном манерном монологе было личной харизмы, что вокруг меня тут же собралась вся команда, и единственный у всех был вопрос: «Кто это?!» Дальше был вопрос: рабочая ли это актриса? Как срочно мы можем привезти ее в Минск на съемки, потому что Алина в тот момент путешествовала по Европе.

Когда мы наконец встретились и я узнала историю самой Алины, то еще больше убедилась, что нашла тот характер, который искала. Она сама прошла интересный непростой путь: приехала из Новосибирска покорять Москву и очень хотела поступить на какое-то актерское отделение. Но везде очень жесткие возрастные рамки, и она оказалась на год старше, чем надо. Плюс у нее был сильный провинциальный акцент. Весь этот непростой пройденный путь, все эти испытания дали Алине чуть больше знаний о настоящей жизни, чем были у тех девочек-актрис, у которых все сразу получилось. Мне также было важно, что у Алины не замыленное сериалами лицо. Она как инопланетянка, которая появилась непонятно откуда.

В итоге она приехала к нам на два часа на пробы. Посмотрела сценарий, он ей понравился, и мы сразу договорились.

Еще на стадии подготовки к съемкам, когда мы начали ездить по белорусской провинции и искать место для съемок, я увидела, что там, за границей мегаполисов, не все такое серое, как нам кажется в городе. Всегда есть цветочек на окне, вязаная салфеточка и пестрое покрывало на диване. Пусть это китч — но это яркое пятно, которое раскрашивает жизнь. Я сразу знала, что героиня фильма тоже будет яркой, что она будет человеком другой цветовой палитры, чем остальные. Над фильмом работала чудесный художник по костюмам Елена Гордионок. Она модельер и время от времени делает дизайнерскую одежду. Каким будет образ Вели — полностью ее решение: это Елена придумала надеть на нее красное пальто и замотать в массивный вязаный синий шарф.

По секондам и по друзьям. Потому что нам нужны были именно вещи из того времени: их нельзя пошить и состарить — их можно только найти. Я хотела избавиться от стереотипа, что все в 90-х ходили в малиновых пиджаках. Я не помню такого! Мы через кино Алексея Балабанова воспринимаем это время таким. Но мои 90-е были другими. Так что хотя и был у меня в кино персонаж — такой бандюга в кожаной куртке — потом я его вырезала, потому что он резонировал с моими воспоминаниями тех лет. А вот этот чудесный синтетический лыжный костюм, который, не снимая, носит диджей в фильме, Лена Гордионок нашла в секонде. И точно попала в моду времени: оказалось, что один из моих старых друзей-тусовщиков носил такой же. И увидев этот костюм в фильме, просто вцепился в меня: «Слушай, я носил такой же!»

Я подбирала сама. Было сложно, сидела ночами: вспоминала, слушала, отбирала. Потому что хотелось, чтобы музыка в фильме тоже была частью истории, как она была частью истории моей молодости. Хронологически все упирается в 90-е: вся музыка в фильме, кроме одного трека, — это то, что было написано до середины 90-х, даже house music. Для меня было принципиально, чтобы это были те треки, что крутили в магнитофонах в то время, что могла слушать героиня этой истории. И очень сложно было найти что-то подходящее, потому вдруг оказалось, что музыка за это время очень далеко ушла. Я слушала композиции тех лет и понимала, как они категорически устарели. Но удалось найти и вставить в фильм несколько прекрасных культовых саундтреков, которые и сейчас на рейвовых вечеринках пошли бы на ура! Ну и мои любимые «Песняры»: без этой музыки просто невозможно рассказывать историю родом из Беларуси, я считаю.

Каждый видит в нем свое. Например, у фильма очень хорошие американские рецензии. Американцам главная героиня напоминает молодую певицу Мадонну, а сам фильм в своем минимализме — независимое американское кино 80-х. Один критик написал, что это похоже и на «Иду» Павла Павликовского и напоминает стиль фильмов Джима Джармуша. То есть у меня получилось наполовину восточно-европейское, наполовину американское кино.

Сложнее снимать про себя. Потому что себя ты не видишь со стороны и невольно приписываешь себе какие-то несуществующие черты и качества. И тебе непонятно, где граница героя, очень размытые персонажи получаются. Поэтому сценарий «Хрусталя» писала не я, а Хельга Ландауэр, с которой мы уже раньше работали над серией документальных фильмов. Я пришла к ней с реальной историей, идеей фильма, которую она превратила в прекрасный сценарий. Хельга написала свой текст, а я сняла фильм, который превратила в свой, добавив в него музыку и найдя именно эту актрису для воплощения ключевого персонажа.

Поэтому когда я сегодня иду по Нью-Йорку и вижу друга из двора моего детства, с которым я выросла, то я даже не удивляюсь, что он, скорее всего, сегодня живет где-то рядом.

Это классическая история счастливой случайности: моя подруга сказала как-то, что хочет пойти заниматься на курс документальной режиссуры, на который по итогам собеседования возьмут всего десять человек. Я к тому времени уже училась в Гарварде экономике, но вдруг поняла, что я тоже хочу! Отбиравший на курс профессор поговорил со мной очень душевно. Он, как оказалось, был американским хиппи в 70-х годах, и все постсоветское ему было очень интересно. К тому же я была очень странным претендентом на курс: я не смотрела американское кино, не была киноманом… Меня в кино привел интерес к самому процессу создания фильма: я взяла в руки кинокамеру и вдруг поняла, что это мое!

Нас всему учили на практике: выдали 16-миллиметровую камеру и дали первое задание: «Идите, снимайте!» Мне гораздо легче было именно так входить в кино, потому что не было этого груза ответственности долго учиться на режиссера и обязательно стать им в итоге. Я знала, что я по-прежнему учусь на экономическом факультете, а кино занимаюсь в свое удовольствие. От этого все в нем мне казалось очень легким и игривым.

На самом деле я какое-то время пыталась совмещать в себе экономиста и деятеля кино. Днем я занималась стратегией финансов в Нью-Йорке, а по ночам продюсировала кино. И в какой-то момент поняла, что это невыносимо. Поняла, что, если я не стану режиссером, я не буду собой. Что, занимаясь продюсированием чужого кино, я превращаюсь в невыносимого человека, живу в каком-то постоянном стрессе. Мне казалось, что я все время куда-то не успеваю, я не могла ни на чем сфокусироваться.

На самом деле режиссура — это весьма болезненный выбор, потому что у режиссера всегда душа нараспашку… И только когда почувствовала, что не могу не делать свое кино, страх исчез, и я смогла сделать следующий шаг: поступила на высшие режиссерские курсы Колумбийского университета. Это специализированная профессиональная школа. К концу второго года от нагрузки и напряжения я даже есть перестала. Но я должна была доказать, что могу. Прежде всего самой себе. Я снимала одну за другой короткометражки и отмечала для себя, что они становятся все лучше. Когда моя дипломная работа — «Настоящая американка» — получила несколько наград на фестивалях, я четко поняла, что на правильном пути.

Было сожаление, наверное, но меня не отговаривали. Был просто такой глубокий вздох, который означал: «Какой сложный путь ты себе выбрала!»

И теперь родители говорят: «Мы всегда знали, что у тебя все получится!» (Смеется.) Меня раньше даже немного раздражало, когда папа что-то начинал про «Оскар» говорить, присылал мне какие-то новости из мира кино. Потому что я страшно не люблю никаких сравнений в творчестве. Хотя на самом деле, честно признаться, меня больше номинации на «Оскар» обрадовало бы, если бы наш фильм взяли на Каннский кинофестиваль, чего не произошло: все-таки европейское кино мне ближе и интереснее.