Помню свою первую страну, в которую поехал осознанно. Это была Эстония, мне было лет шесть, мы провожали отца в командировку, и на вокзале вдруг выяснилось, что он берет меня с собой. Это был настоящий сюрприз! Я до сих пор считаю, что так и надо поступать с родными и близкими — внезапно увозить их в путешествия.

Конечно, совершенно непреодолимая тяга к перемещениям у меня — это семейное. Мой дед родился под Тверью, в какой-то момент отправился служить в Беларусь, где встретил мою бабушку, женился и осел здесь. Для простого советского военнослужащего у него оказался нетривиальный опыт работы за границей. К примеру, в 1963 году, когда СССР устанавливал дипломатические отношения с Юго-Восточной Азией и Индонезия накупила советской военной техники, он отправился в Джакарту на несколько лет организовывать ремонтные работы. Дед работал, регулярно общался с президентом Сукарно, на какой-то вечеринке танцевал с Терешковой и, судя по рассказам, вообще очень насыщенно проводил время. В 1964-м он вернулся домой с сувенирами и подарками, и многие из них дожили до моего детства. Например, я очень хорошо помню грамоту о пересечении экватора, которую ему выдали в самолете.

В его путешествии в Индонезию меня завораживает то, как он добирался. Реактивные пассажирские самолеты тогда уже были, но возили не так далеко, как сейчас. Дед летел с посадками и дозаправками. Туда: Москва — Ташкент — Дели — Рангун — Джакарта, назад: Джакарта — Коломбо — Карачи — Ташкент — Москва. Хотя я уже был во всех этих городах, кроме одного, я пообещал, что обязательно проедусь маршрутом деда: думаю, вместе с сыном Ваней, когда он подрастет.

С мамой тоже связана интересная история. В начале 80-х она работала преподавателем русского языка в Минском высшем военно-политическом училище, где учились курсанты из 22 стран соцлагеря и сочувствующих ему государств: Анголы, Эфиопии, Кубы, Никарагуа, Афганистана, Лаоса, Кампучии. Мама дружила со многими курсантами, я хорошо помню, как они приходили к нам домой и, стоя у огромной политической карты в коридоре, рассказывали, откуда они. Точно такую же карту я видел еще раз много лет спустя в русском ресторане на малазийском острове Лангкави, куда привел своих тамильских друзей отблагодарить за очередной гастротур по южноиндийской кухне.

Словом, я вырос с очень четким ощущением, что, хотя мир большой, добраться можно куда угодно, и везде живут люди, примерно такие же, как мы, и с ними всегда можно найти общий язык. И в 1996 году, в 15 лет, я уехал в Калифорнию по программе обмена на год. Эта поездка на другой край света от родных, без скайпа и мессенджеров полностью определила мои путешествия в дальнейшем. К слову, в США с тех пор я был только один раз, во время моего кругосветного путешествия в 2010-м.

Кругосветка на самолетах за две с половиной недели. Я полетел из Амстердама в Сан-Франциско на учебу. Пока был там, позвонило руководство и сказало, что я срочно нужен в офисе в Гонконге. Я перебрался на несколько дней в Гонконг и оттуда улетел дальше работать в Куала-Лумпур. Пока мы были в Малайзии, коллега уговорил меня на выходных забраться на гору Кинабалу на острове Борнео, что мы и сделали. А уже из Куала-Лумпура вернулся в Амстердам. В этом путешествии я обратил внимание, что перемена часовых поясов на меня как-то очень мало влияния оказывает: я прилетаю — и сразу живу по новому времени.

Я как-то быстро понял, что если хочу много путешествовать, то моя работа должна этому способствовать. И моей тайной профессиональной целью было получить максимальную свободу перемещений и быть востребованным практически в любой точке мира. Мне в путешествиях всегда нравится приехать по какому-то делу, и только в последнее время жена (модель и блогер Татьяна Ринейская. — Ред.) научила меня забираться на тропический остров и не вылезать оттуда неделями, хотя я и там умудряюсь работать.

В результате я жил и трудился продолжительное время в десяти странах, а в Голландии, Малайзии и Италии провел по несколько лет. Мне очень нравится приезжать как минимум на месяц в новую страну, чтобы основательно прочувствовать, что там происходит.

Сейчас значительная доля моей работы связана с финансированием и внедрением инноваций, большая часть из которых — это высокотехнологичные решения для умных городов.

С умными городами я столкнулся почти случайно. В 2014-м на воркшопе в Сеуле я представлял мобильную платформу для транспорта и логистики, над которой мы работали в Голландии, и в последний день командировки попал на экскурсию по умным корейским городам: Сонгдо, Хвасон, Донгтан и другим. Все эти центры управления аварийными службами, парковочные датчики, пневматические почты, тревожные кнопки на столбах, уличные энергосберегающие фонари, которые нам показали, меня очень впечатлили. Приехав назад в Голландию, я убедил руководство открыть отдел умных городских решений, возглавил его и очень быстро начал сотрудничать с «умногородскими» программами Амстердама, Хельсинки и Турина. Потом я работу сменил, но вектор сохранился: началось сотрудничество с Куала-Лумпуром, Астаной и другими городами и одновременно с большим количеством инновационных компаний.

Говоря кратко, умные города — это новая модель городского планирования и управления ресурсами. Она опирается на технологические нововведения, такие как вездесущие смартфоны и сенсоры, высокоскоростные беспроводные сети, а также новые приложения и сервисы, которые город предоставляет своим гражданам. Беспилотные автомобили, дроны-курьеры, устройства для замера качества воздуха, интеллектуальные транспортные системы, автономные микроэлектросети — все это известные примеры «умногородских» решений. Но в умном городе также меняются взаимоотношения между горожанами и городскими властями: граждане превращаются из потребителей городских услуг в полноценных соучастников постоянных городских улучшений. Они принимают участие в большом количестве процессов: от самостоятельной выработки электроэнергии (как, например, в Амстердаме) до голосования по распределению части городского бюджета (как, например, в Киеве).

Я считаю, что в умном городе горожане должны принимать решения не ради своей сиюминутной выгоды, а на благо всех остальных. Когда в городе таких людей большинство, выстраивается система общественного доверия настолько существенная, что становится заметен ее экономический эффект. Такая система работает в Скандинавских городах, в Финляндии, в Сингапуре, и я уверен, что она более чем возможна и у нас, в Беларуси.

Мы с семьей стараемся больше времени проводить в Минске. По моим наблюдениям, Минск превращается в нормальный восточноевропейский город, в котором становится все комфортнее жить и работать. Я постоянно вижу улучшения, но и наблюдаю, назову это так, столкновение поколений и видений по многим вопросам планирования и строительства. Так что не могу сказать пока, что Минск «умнеет» такими же темпами, что Амстердам, Барселона или Стокгольм.

Но я замечаю, как умнеют минчане. Я вижу результаты деятельности минских архитекторов, урбанистов и городских активистов. Я наблюдаю, как очень много людей, связанных напрямую с градостроительством или просто неравнодушных к состоянию дел в городе, берут на себя ответственность по улучшению городской среды и руководствуются интересами максимально большого круга граждан. Это абсолютно общемировой тренд, и именно он ведет к существенному повышению качества жизни.

Мне нравится то, что в Минске все чаще слышна иностранная речь на улицах, и не только в центре. У нас во дворе живет белорусско-китайская пара, и, когда они гуляют с детьми, на площадке все родители разговаривают друг с другом по-английски. В одной из кофеен я недавно услышал, как две белорусские девушки беседовали по-корейски. Недавно летел из Стокгольма, и полсамолета Belavia занимали шведские пенсионеры. Разговорился с соседкой — она сказала, что они узнали про безвизовый въезд и летят просто посмотреть на Минск.

Наша столица постепенно вливается в международную борьбу за таланты, ей определенно есть что противопоставить Москве, Киеву и Вильнюсу. Я хотел бы, чтобы, во-первых, все больше квалифицированных иностранцев приезжали к нам работать, а во-вторых, чтобы изменения затрагивали все большее количество горожан.

Моя любовь к Азии началась с самой первой командировки в Малайзию десять лет назад. Я очень хорошо помню ощущение ошеломляющей новизны во всем. Все мои органы чувств работали на износ: пестрота и яркость красок, запахи тропиков, вкусы местной кухни, звуки малазийского и других языков, тактильное ощущение влажного климата — все эти переживания насыщали меня так, как нигде больше в мире. Я был в Малайзии больше 30 раз, и эти ощущения у меня не ослабевают со временем. Мои малазийские друзья шутят, что у меня совершенно малазийская душа, вселившаяся в тело европейца.

Малайзия, на мой взгляд, совершенно уникальная страна — в первую очередь из-за того, что в ней достаточно хорошо уживаются три этноса: коренное малайское население, потомки китайских иммигрантов из Кантона, которые ехали сюда за лучшей жизнью, и потомки иммигрантов с юга Индии, которых везли британцы работать администраторами, полицейскими и так далее. Есть такой традиционный малазийский салат роджак, в котором намешаны фрукты, овощи, творог, креветки, яйца. Мне очень нравилась шутка о том, что малазийская идентичность похожа на роджак — такая гремучая смесь под тропическим солнцем. А потом я понял, что под это описание очень много людей подходит, и я в том числе.

«Юнесками» я увлекся в детстве. Хорошо помню, как родители подсунули мне комикс про Абу-Симбел — огромные, высеченные в скале статуи в Нубии, на юге Египта. В 1964 году, когда с большой помощью СССР строилась Асуанская ГЭС, эти статуи оказались под угрозой полного затопления, и ЮНЕСКО провело кампанию по их спасению. Комикс был как раз про успешную международную операцию по переносу статуй на новое место и про то, как она положила начало программе по защите объектов общечеловеческого наследия во всем мире.

Когда я начал осмысленно путешествовать, то быстро стал ориентироваться на «юнески» и как-то долго не встречал никого, кто испытывал бы перед ними такое же благоговение. А потом внезапно нашел единомышленника — мы подружились с драматургом Николаем Рудковским, который «юнески» собирает еще более рьяно, чем я. Вместе с ним мы рейдом прошли по расширенному списку в Голландии, Омане и частично в ЮАР и Намибии. В целом я повидал чуть больше 400 (из около 1100), он еще больше.

У меня есть совершенно явный фаворит — это храмовый комплекс Ангкор в Камбодже. Ничего безумнее и удивительнее я не видел в жизни. На мой вкус, еще совершенно невероятны Матера в Италии и Паган в Мьянме, который ЮНЕСКО отказывается внести в основной список из-за кустарных работ по реновации ступ и храмов. Очень разнообразные «юнески» в Узбекистане и Португалии.

Из недавно увиденных мне очень понравился тихий, уютный Луанг-Прабанг в Лаосе с хорошо сохранившейся французской колониальной архитектурой. Созвучному ему Джорджтауну на малазийском острове Пенанг в этом плане повезло меньше: он начинает не справляться под наплывом туристов и рискует из Списка ЮНЕСКО вылететь.

Из природных объектов номер один для меня — озеро Байкал. Когда я жил в Индии, я внезапно понял, что Байкал — это наш пример тиртхи, священного места между небом и землей. Я плыл по нему на корабле три недели, и это было одно из лучших путешествий в моей жизни.

Знатокам архитектуры я люблю загадывать загадку: есть только два архитектора, чье творчество попало в Список наследия ЮНЕСКО еще при их жизни. Это Йорн Утзон, спроектировавший знаменитое здание сиднейской оперы, и Оскар Нимейер — автор проекта города-столицы Бразилиа и архитектор многих зданий в нем.

Если ориентироваться на те страны, в которых я был или жил (а я, например, не был в Японии, но наслышан, что там совершенно необыкновенно), то я выберу Италию. Потому что в ней есть все, что мне нужно для жизни: практически идеальный климат, море и горы, прекрасные города, просто-таки бьющее через край обилие истории и культуры, еда и вино, темпераментные и добрые люди. Но главное — хаос и развитие в Италии именно в той пропорции, которая мне нравится.

Я прожил десять лет в Голландии и считаю ее крайне неуютной для комфортной жизни — для меня лично это такой триумф функциональности над душевностью. В Голландию нужно приезжать получить знания и опыт, а также поучиться жить в аскезе — в жизни это потом полезно, как выяснилось.

Очень хорош для жизни Порто, вообще Португалия — это следующая по интересности страна в Европе после Италии. Мне еще очень нравится Стокгольм, но выдержать полгода практически в темноте я не могу.

Не то чтобы у сына был выбор, но он как-то хорошо принял наш график путешествий. Весну, лето и осень в целом мы проводим в Милане и Минске, на зиму перебираемся в Сингапур. Сын хорошо переносит перелеты и перемены климата, но мы стараемся очень плавно перемещаться, чтобы ему было комфортно. Бабушки, конечно же, в ужасе.

Сын родился в Милане, и повсеместное чудесное, приветливое, практически благоговейное отношение ко всем детям — еще один плюс в копилку Италии. Люди в Азии тоже очень любят детей, но при всей моей любви к Куала-Лумпуру и другим азиатским городам прогулка с коляской по ним часто превращается в утомительное испытание. Особняком стоит Сингапур — это город, максимально удобный для жизни в любом возрасте, комфорт и безопасность в нем доведены до максимума.

Вообще, я хочу, чтобы сын вырос на стыке культур, с несколькими родными языками и с опытом жизни и работы в разных странах. Мне кажется, что людей, которые без предрассудков могут находить общий язык с представителями разных культур, всегда не хватает. А количество глобальных проблем, которые мы можем решить только сообща, к сожалению, с каждым годом растет.